Интересное из источников по 1812 году, (и заграничным походам 1813-1815 гг) Опции

[Ульянов]

Из памятных записок Павла Христофоровича Грабее // РА, 1873 №1

В 8 часов утра загорелся бой вокруг Смоленска. В два часа огонь затих, когда все позиции наши за городом оставались еще в наших руках. Но когда Наполеон удостоверился собственными глазами в удалении 2-й армии, не скрывшей своего движения (что было возможно), то всеми силами кинулся на Смоленск.
Это было в 4 часа пополудни. Наши войска, занимавшие еще предместья, были оттуда вытеснены и в беспорядке отступали к городу. В эту минуту граф Кутайсов, с которым я приехал в Смоленск, поручил мне скакать навстречу артиллерии, сбитой со своих позиций и на рысях искавшей, сквозь толпы бегущих, прорваться к воротам. Встретив роту Глухова и передав ему приказание отступать в порядке, несмотря на преследовавшие его гранаты и ядра, я увидел толпу, стоявшую в закрытии за домом. Это был г[енера]л Капцевич, начальник сражавшейся тут и опрокинутой дивизии. В изумлении в такую минуту найти его здесь, без всяких распоряжений, я объявил ему, что полки его отступают в беспорядке и что нужно присутствие начальника для приведения их в устройство. В эту минуту взорвало ящик проходившей роты Глухова. Упоминаю о том потому, что на этом ящике, от которого осталось одно днище, вывезен образ смоленской божьей матери, сопровождавший потом армию до обратного занятия Смоленска. То, что я сказал о Капцевиче, не должно возбуждать сомнения в его храбрости. Напротив, он во многих случаях показал, что именно храбрость была его почти единственное военное достоинство. Но не равны дни военного человека. Молодой, пылкий, я тогда этого не понимал.
Со всех сторон войска наши неодолимым напором масс неприятельских были сбиты и теснимы к городу. Возвратясь к Малаховским воротам, я увидел Дохтурова среди огромной свиты и должен сказать, что вид его в эту минуту не был ободрителен. К чести его спешу прибавить, что он принял это опасное начальство больной, по первому приглашению Барклая. Он был без галстука, пот градом катил с его круглого, малозначительного лица; такое смущение выражалось как на нем, так и в его словах, что бывший при нем отличный офицер Лютцов, обратясь ко мне, сказал: «Вы видите, что здесь надеяться распоряжений нечего». Я передал это графу Кутайсову. Главное опасение было за мост на Днепре и Никольские ворота, ближайшие к нему. Но там командовал Неверовский.
Войска, в страшном беспорядке, теснимые уже вблизи французами, врывались под глазами Дохтурова в Малаховские ворота, когда принц Евгений Виртембергский с полками своей дивизии, присланный по счастливому вдохновению вовремя Барклаем, предложил сделать вылазку, чтобы осадить французов от ворот. Принц с бесстрашием, сиявшим в глазах и на молодом, кротком его лице, сам стал в главе войск и повел их. Он отразил натиск колонн французских, и полки его заняли покрытый путь перед воротами и стеною.
В эту минуту я поехал с гр[афом] Кутайсовым к Никольским воротам. Подъезжая к ним, мы встретили полки Неверовского в поспешном отступлении в город, но не рассыпаясь, однако; ружейный огонь почти уже в воротах, и минута критическая. Гр[аф] Кутайсов стал останавливать отступающих, как вдруг подскакал к нам из ворот генерал с неустрашимым негодованием на лице, с ругательством на отступающих и, завидев Кутайсова, громко спросил: «Кто здесь мешается не в свое дело?» Граф Кутайсов гордо поднял свою прекрасную голову: «Я граф Кутайсов, начальник артиллерии, и мое место везде. Вы кто?» — «Я Неверовский». Они молча, с уважением взглянули, кажется впервые, друг на друга. Полки опять пошли вперед, опрокинули все перед собой и обратно заняли ближайшие к воротам дома предместья. Гр[аф] Кутайсов поручил мне поставить артиллерию, и здесь дело было восстановлено. Героическая наружность Неверовского осталась в моей памяти. Он был одет как на праздник. Новые эполеты; из-под расстегнутого мундира или сюртука, не помню, виднелась тонкая, белая рубаха со сборками; блестящая и готовая сталь в сильной руке. Он был красив и действовал могущественно на дух солдата.
С батареи перед Малаховскими воротами дали знать, что снаряды приходят к концу. Граф Кутайсов поручил мне взять из первой артиллерийской роты, которую встречу несколько ящиков и вести на батарею. Надобно было спешить, и некогда было обводить их для безопасности около стен города. Я повел взятые ящики большой улицей Она была любопытна. Город был окружен французскими батареями, после отражения от всех ворот, открывшими на него убийственный огонь; гранаты разрывало во множестве на улице, и осколки отражались от каменных домов. Раненые шли, ползли, лепясь около стен, других вели или несли, и ядра и гранаты нередко их догоняли. В разных местах загоралось. Счастливо провел я свои ящики и привел на батарею. Она была в страшном положении, осыпаемая вблизи ружейными пулями, картечью, гранатами и ядрами. Вал, неисправленный и без того низкий, был разрыт ядрами. Прислуга, уже несколько раз возобновленная, могла действовать, только наклонившись. Заряды пришли кстати: их уже не было, и хотели оставить батарею. Тут, помнится, командовал Синельников.
Неумолкаемо кипел бой вокруг стен Смоленска. Пожар распространялся внутри его. Но защитники его не оставляли своих опасных мест на стенах. Нигде неприятель не приобрел заметного успеха. Дрались уже только, чтобы драться. Только поляки, левее от Никольских ворот, отчаянно кинулись и с минуту заставили опасаться за мост, но, штыками остановленные и с большим уроном, были рассыпаны. Ночь прекратила упорное сражение, не доставившее Наполеону ни малейшего преимущества.
После полуночи Дохтуров получил повеление оставить город и отступить к армии на левый берег Днепра, истребив мост и удерживая только Петербургское предместье.
Возвращаясь после замолкшей битвы в лагерь армии уже ночью и поднимаясь на высоту, я увидел весь гребень ее, покрытый генералами и офицерами, которых лица, обращенные к Смоленску, страшно были освещены пожаром. Между ними было лицо женщины, одетой амазонкой, нежные черты которой легко было отличить среди сурового выражения опаленных солнцем и биваками лиц мужских. Это была жена Храповицкого. Взошедши на гору, я поворотил свою лошадь к городу. Он весь уже казался в огне. Этот огромный костер церквей и домов был поразителен. Все в безмолвии не могли свести с него глаз. Сквозь закрытые веки проникал блеск ослепительного пожара. Скоро нам предстояло позорище еще гораздо обширнее этого; но это было вблизи, почти у ног наших, а то отразилось для нас на небе в зареве необозримом.
В главной квартире я нашел разные группы генералов, судивших о происшествии дня и предстоящих планах главнокомандующего. Все осуждали известное уже намерение его продолжать отступление. Одни желали сами атаковать Наполеона. Ближайшие к Барклаю-де-Толли были против отступления. Он оставался непоколебим. Гр [аф] Кутайсов, украшенный новой славой дня, любимый всеми и главнокомандующим, на дар слова которого надеялись, принял на себя передать ему желание и надежды первых лиц армии. Барклай-де-Толли выслушал его внимательно и с кроткой лаской отвечал ему: «Пусть всякий делает свое дело, а я сделаю свое».
Теперь не трудно сказать, что прав был Барклай-де-Тол-ли и что для одоления такого завоевателя, каков был Наполеон, требовались от России, для ее вечной славы, жертвы важнее Смоленска. Сами враждующие главнокомандующие оба должны были скоро померкнуть перед кометой, пожигавшей и давившей Россию; один заживо от несправедливого негодования и народного ропота временно, другой навсегда от смертельной раны на Бородинском поле; а между тем седой старик, судьбами России от невероятной раны в молодости чудно сохраненный, имя которого было уже в устах народа, предназначался довершить славную борьбу за честь опозоренного Отечества и потом за порогом его умереть тихо, передав летописям новое имя на вечное прославление.

[Ульянов]

П.А.Тучков

Я, выступая с бригадою моею и с прочими войсками второго корпуса и отойдя от Витебска верст 15, получил повеление корпусного моего командира (вследствие предписания главнокомандующего армиями) возвратиться к арьергарду и заступить место генерал-адъютанта барона Корфа, по случаю приключившейся ему болезни; почему один, с адъютантом моим, принужден был ехать обратно по дороге к Витебску.
Дорога сия на всем протяжении ее была покрыта обозами и бегущими из города жителями, спасавшимися от неприятеля. К вечеру подъехал я под самый город, и хотя встречающиеся со мною жители уверяли, что неприятель уже занял город, но я, не давая в том им полной веры и желая скорее прибыть к месту моего назначения, въехал уже в предместье оного, как раздавшиеся выстрелы в самом городе подтвердили мне справедливость показаний их. Посему, своротя с большой дороги вправо, поехал я полями отыскивать арьергард наш. Адъютант мой, не помню каким образом, отстал от меня, так что я, оставшись совершенно один, был в беспрестанной опасности вместо своих наехать на какой-нибудь неприятельский отряд, тем более что мне совсем неизвестно было не только положение нашего арьергарда, но даже куда он при отступлении своем взял направление. Смотря во все стороны и разгля¬дывая пристально все предметы, представляющиеся глазам моим в пространных равнинах, окружающих город Витебск, увидел я, наконец, в довольно далеком расстоянии идущую кавалерию, и хотя по соображению движений войск и мог предполагать, что кавалерия сия принадлежала к нашему арьергарду, но легко, однако же, могло случиться, что и неприятель, заняв уже окрестности города, отрядил оную для прикрытия своего фланга или для преследования нашего арьергарда; подъехав же ближе, я мог рассмотреть, что в голове колонны шли уланы; но чьи они были, наши или неприятельские, сие оставалось для меня не решенным, ибо и польские уланы были в таких же почти мундирах, как и наши, и я мог оных принять за своих. К счастью, усмотрел я, что за уланами следовали гусары, в серых мундирах, и как я знал, что в арьергарде нашем был Елисаветградский гусарский полк в таковых мундирах, то,
уверенный, что отряд сей принадлежал к числу войск наших, смело поехал к оным, где и нашел генерал-адъютанта барона Корфа, с отрядом коего и следовал уже до города Поречья.
Главная квартира 1-й армии расположена была в самом городе Поречье; мне же с отрядом, состоявшим из двух пехотных и одного егерского полка, приказано было, не доходя до города версты за три, занять позицию, каковая мною и была избрана близ корчмы, стоящей на большой дороге, подле которой отряд мой и расположился на биваках.
Ночью услышали мы непомерный крик в городе, где расположена была главная квартира, и даже громкое «ура» раздавалось в ночной тишине. Я не знал, к чему сие можно было отнести, а потому, приказав отряду моему стать к ружью, послал адъютанта моего узнать о причине сего крика. Чрез полчаса возвратился он ко мне и донес, что это не что иное было, как то, что разных полков люди, найдя оставленные откупщиками винные подвалы и выкатив из оных бочки с вином, праздновали счастливую свою находку; но шум скоро был прекращен, и все вошло в прежнюю тишину и порядок.
На другой день армия выступила по дороге к Смоленску, куда прибыв 20 числа июля и найдя уже тут вторую нашу армию под начальством генерала от инфантерии князя Багратиона, расположилась биваками на правом берегу реки Днепра.
С 20 по 26 число июля армия оставалась без всякого действия, и неприятель нас не беспокоил. Провиант-ские магазины в Смоленске, так же как и в Витебске, были наполнены провиантом; но и здесь, как и там, не было принято никаких заблаговременно мер к изготовлению сухарей,— а потому отданным по армии приказом велено было с каждого полка откомандировать сначала по 60 человек, а потом и еще по 100 для печения хлебов и сушки сухарей. Сия откомандировка из фронта людей была для полков весьма чувствительна, тем более что и без того полки потеряли уже много оных, ибо при начале отступ-ления армии от границ наших сперва все поляки, потом литовцы, а наконец, и белорусцы, в ночные переходы полков, отставая от оных, возвращались в домы свои; и можно наверное положить, что с начала отступления от границ наших до Смоленска армия потеряла таким образом из фронта более 10 000 человек.


Еще он же

Возвращаясь с отрядом моим и не доходя еще до Смоленска верст за десять, на рассвете дня, услышали мы пушечные выстрелы; скоро потом и ружейный огонь
ознаменовал нам, что мы приближаемся к месту сражения; когда же взошли на высоты берега Днепра, то увидели, можно сказать, под ногами нашими все движения неприятеля и усилия его завладеть городом, а равно и оборону войск наших. Как люди ни утомлены были ночным переходом, более тридцати верст нами сделанными, но никто не думал об отдыхе; глаза всех в течение целого дня обращаемы были на место сражения, представлявшегося нам в виде панорамы. Неприятельская армия облегла укрепления города, по левую сторону Днепра лежащие, и образовала большое полукружие, коего оба фланга примыкали к Днепру.
5 числа августа во весь день были мы свидетелями весьма жаркого сражения под стенами Смоленска. Неприятель отчаянно нападал и старался овладеть укреплениями то с одной, то с другой стороны города; самое же большое его стремление было на так называемые Малоховские городские ворота; во весь день артиллерия его не переставала стрелять по городу и кидать в оный гранаты. К вечеру весь город пылал (строение большею частью было деревянное); даже окружавшие город старинные каменные башни — все было в огне, все пылало. Вечер был прекраснейший, не было ни малейшего ветра; огонь и дым, восходя столбом, расстилались под самыми облаками. Несмотря, однако, на гром пушек, ружейную пальбу, шум и крик сражающихся, благочестие русского народа нашло для себя утешение в храме Предвечного. В восемь часов вечера в соборной церкви и во всех приходских раздавался колокольный звон. Это было накануне праздника Преображения господня. Уже колокольни и даже сами церкви пылали, но всенощное молебствие продолжалось. Никогда столь усердных молитв перед престолом всевышнего не совершалось, как в сей роковой час города. Все только молились, не помышляя о спасении своих имуществ и жизни, как бы в упрек неприятелю, что наградою для него будет один пепел. Наконец все утихло; кроме пожирающего пламени и треска разрушавшихся строений, ничто не нарушало тишины. Неприятель прекратил нападение и занял прежнюю позицию вокруг городских укреплений. В городе уже никого не оставалось, кроме защищавших оных войск: все жители, оставя дома свои и имущества на жертву неприятелю, удалились из города. В продол¬жение всего того дня дороги, ведущие в Россию, покрыты были несчастными жителями, убегавшими от неприятеля: старики с малолетними, женщины с грудными детьми —
все бежало, не зная сами куда и что будет с ними. Нам оставалось одно только утешение, что неприятель был совершенно отбит на всех пунктах с большою для него потерей. Да и с нашей стороны оная была значительна; мы потеряли (как говорили) убитыми более шести тысяч человек, в том числе достойных генералов: Скалона и Баллу; неприятель же потерял более 20 тысяч человек. От пленных узнали мы, что у них между прочими в тот день убит был генерал Грабовский и ранены генерал Зайончик и многие другие.