Интересное из источников по 1812 году, (и заграничным походам 1813-1815 гг) Опции

[Ульянов]

Из памятных записок Павла Христофоровича Грабее // РА, 1873 №1

В 8 часов утра загорелся бой вокруг Смоленска. В два часа огонь затих, когда все позиции наши за городом оставались еще в наших руках. Но когда Наполеон удостоверился собственными глазами в удалении 2-й армии, не скрывшей своего движения (что было возможно), то всеми силами кинулся на Смоленск.
Это было в 4 часа пополудни. Наши войска, занимавшие еще предместья, были оттуда вытеснены и в беспорядке отступали к городу. В эту минуту граф Кутайсов, с которым я приехал в Смоленск, поручил мне скакать навстречу артиллерии, сбитой со своих позиций и на рысях искавшей, сквозь толпы бегущих, прорваться к воротам. Встретив роту Глухова и передав ему приказание отступать в порядке, несмотря на преследовавшие его гранаты и ядра, я увидел толпу, стоявшую в закрытии за домом. Это был г[енера]л Капцевич, начальник сражавшейся тут и опрокинутой дивизии. В изумлении в такую минуту найти его здесь, без всяких распоряжений, я объявил ему, что полки его отступают в беспорядке и что нужно присутствие начальника для приведения их в устройство. В эту минуту взорвало ящик проходившей роты Глухова. Упоминаю о том потому, что на этом ящике, от которого осталось одно днище, вывезен образ смоленской божьей матери, сопровождавший потом армию до обратного занятия Смоленска. То, что я сказал о Капцевиче, не должно возбуждать сомнения в его храбрости. Напротив, он во многих случаях показал, что именно храбрость была его почти единственное военное достоинство. Но не равны дни военного человека. Молодой, пылкий, я тогда этого не понимал.
Со всех сторон войска наши неодолимым напором масс неприятельских были сбиты и теснимы к городу. Возвратясь к Малаховским воротам, я увидел Дохтурова среди огромной свиты и должен сказать, что вид его в эту минуту не был ободрителен. К чести его спешу прибавить, что он принял это опасное начальство больной, по первому приглашению Барклая. Он был без галстука, пот градом катил с его круглого, малозначительного лица; такое смущение выражалось как на нем, так и в его словах, что бывший при нем отличный офицер Лютцов, обратясь ко мне, сказал: «Вы видите, что здесь надеяться распоряжений нечего». Я передал это графу Кутайсову. Главное опасение было за мост на Днепре и Никольские ворота, ближайшие к нему. Но там командовал Неверовский.
Войска, в страшном беспорядке, теснимые уже вблизи французами, врывались под глазами Дохтурова в Малаховские ворота, когда принц Евгений Виртембергский с полками своей дивизии, присланный по счастливому вдохновению вовремя Барклаем, предложил сделать вылазку, чтобы осадить французов от ворот. Принц с бесстрашием, сиявшим в глазах и на молодом, кротком его лице, сам стал в главе войск и повел их. Он отразил натиск колонн французских, и полки его заняли покрытый путь перед воротами и стеною.
В эту минуту я поехал с гр[афом] Кутайсовым к Никольским воротам. Подъезжая к ним, мы встретили полки Неверовского в поспешном отступлении в город, но не рассыпаясь, однако; ружейный огонь почти уже в воротах, и минута критическая. Гр[аф] Кутайсов стал останавливать отступающих, как вдруг подскакал к нам из ворот генерал с неустрашимым негодованием на лице, с ругательством на отступающих и, завидев Кутайсова, громко спросил: «Кто здесь мешается не в свое дело?» Граф Кутайсов гордо поднял свою прекрасную голову: «Я граф Кутайсов, начальник артиллерии, и мое место везде. Вы кто?» — «Я Неверовский». Они молча, с уважением взглянули, кажется впервые, друг на друга. Полки опять пошли вперед, опрокинули все перед собой и обратно заняли ближайшие к воротам дома предместья. Гр[аф] Кутайсов поручил мне поставить артиллерию, и здесь дело было восстановлено. Героическая наружность Неверовского осталась в моей памяти. Он был одет как на праздник. Новые эполеты; из-под расстегнутого мундира или сюртука, не помню, виднелась тонкая, белая рубаха со сборками; блестящая и готовая сталь в сильной руке. Он был красив и действовал могущественно на дух солдата.
С батареи перед Малаховскими воротами дали знать, что снаряды приходят к концу. Граф Кутайсов поручил мне взять из первой артиллерийской роты, которую встречу несколько ящиков и вести на батарею. Надобно было спешить, и некогда было обводить их для безопасности около стен города. Я повел взятые ящики большой улицей Она была любопытна. Город был окружен французскими батареями, после отражения от всех ворот, открывшими на него убийственный огонь; гранаты разрывало во множестве на улице, и осколки отражались от каменных домов. Раненые шли, ползли, лепясь около стен, других вели или несли, и ядра и гранаты нередко их догоняли. В разных местах загоралось. Счастливо провел я свои ящики и привел на батарею. Она была в страшном положении, осыпаемая вблизи ружейными пулями, картечью, гранатами и ядрами. Вал, неисправленный и без того низкий, был разрыт ядрами. Прислуга, уже несколько раз возобновленная, могла действовать, только наклонившись. Заряды пришли кстати: их уже не было, и хотели оставить батарею. Тут, помнится, командовал Синельников.
Неумолкаемо кипел бой вокруг стен Смоленска. Пожар распространялся внутри его. Но защитники его не оставляли своих опасных мест на стенах. Нигде неприятель не приобрел заметного успеха. Дрались уже только, чтобы драться. Только поляки, левее от Никольских ворот, отчаянно кинулись и с минуту заставили опасаться за мост, но, штыками остановленные и с большим уроном, были рассыпаны. Ночь прекратила упорное сражение, не доставившее Наполеону ни малейшего преимущества.
После полуночи Дохтуров получил повеление оставить город и отступить к армии на левый берег Днепра, истребив мост и удерживая только Петербургское предместье.
Возвращаясь после замолкшей битвы в лагерь армии уже ночью и поднимаясь на высоту, я увидел весь гребень ее, покрытый генералами и офицерами, которых лица, обращенные к Смоленску, страшно были освещены пожаром. Между ними было лицо женщины, одетой амазонкой, нежные черты которой легко было отличить среди сурового выражения опаленных солнцем и биваками лиц мужских. Это была жена Храповицкого. Взошедши на гору, я поворотил свою лошадь к городу. Он весь уже казался в огне. Этот огромный костер церквей и домов был поразителен. Все в безмолвии не могли свести с него глаз. Сквозь закрытые веки проникал блеск ослепительного пожара. Скоро нам предстояло позорище еще гораздо обширнее этого; но это было вблизи, почти у ног наших, а то отразилось для нас на небе в зареве необозримом.
В главной квартире я нашел разные группы генералов, судивших о происшествии дня и предстоящих планах главнокомандующего. Все осуждали известное уже намерение его продолжать отступление. Одни желали сами атаковать Наполеона. Ближайшие к Барклаю-де-Толли были против отступления. Он оставался непоколебим. Гр [аф] Кутайсов, украшенный новой славой дня, любимый всеми и главнокомандующим, на дар слова которого надеялись, принял на себя передать ему желание и надежды первых лиц армии. Барклай-де-Толли выслушал его внимательно и с кроткой лаской отвечал ему: «Пусть всякий делает свое дело, а я сделаю свое».
Теперь не трудно сказать, что прав был Барклай-де-Тол-ли и что для одоления такого завоевателя, каков был Наполеон, требовались от России, для ее вечной славы, жертвы важнее Смоленска. Сами враждующие главнокомандующие оба должны были скоро померкнуть перед кометой, пожигавшей и давившей Россию; один заживо от несправедливого негодования и народного ропота временно, другой навсегда от смертельной раны на Бородинском поле; а между тем седой старик, судьбами России от невероятной раны в молодости чудно сохраненный, имя которого было уже в устах народа, предназначался довершить славную борьбу за честь опозоренного Отечества и потом за порогом его умереть тихо, передав летописям новое имя на вечное прославление.

[Ульянов]

Н. Н. Раевский
Бородино


...Немного занимательного могу я сказать относительно действий моих в сей кровавой битве. Я имел в моем распоряжении только 16 батальонов, ибо два из моих полков, под командою графа Воронцова, как мне помнится, были посланы в лес, а два другие, как я выше сказал, отправлены были во внутрь России для укомплектования. Отряд мой поставлен был в две линии; правое крыло опиралось на недоконченный редут, который после сохранил мое имя, а левое по направлению к деревне Семеновской. Напрасно говорит генерал Бутурлин, что конница меня поддерживала: первая линия моя стояла в овраге, а вторая на отлогости холма, на вершине коего находился корпус генерала Дохтурова. В редуте моем было место только для артиллерии, позади коей начинался овраг, означенный на карте, и в коем стояла моя первая линия. Получив по собственной моей неосторожности за несколько дней пред сражением сильную рану в икру ноги штыком от ружья, лежавшего на телеге, я едва только в день битвы мог быть верхом, и то с несносною болью, которая принудила меня сойти, наконец, с лошади и стоять пешим в редуте.
Князь Багратион предуведомил меня, что он будет брать подкрепления из второй моей линии, и вместо некоторой части оной взял при начале дела почти всю линию.
Видя тогда, что первая моя линия, оставшись без подпоры, не может противустать с успехом неприятелю в растянутом построении, я свернул оную в колонны, не выходя из оврага, дабы деятельнее защищать редут помощью противудвижений. Она расположена была следующим образом: 4 батальона 12-ой дивизии под командою генерала Васильчикова поставил я на левом и 4 батальона 26-ой дивизии под командою генерала Паскевича на правом крыле, с повелением в случае атаки редута неприятелем идти и ударить на него с обоих флангов. Вскоре потом подошли ко мне два батальона 19-го егерского полка под командою генерала Вуича, кои поместил я в том же овраге позади редута. Ссылаюсь в этом на реляцию, поданную мною после сражения, и хотя за неимением документов я пишу теперь на память, однако ж не страшусь противоречия самому себе, ибо всегда говорил истину. С самого утра увидел я колонны неприятельской пехоты против нашего центра, сливавшиеся в огромную массу, которая, пришед по¬том в движение, отделила сильную часть от себя, направившуюся к моему редуту. Колонна сия шла ко мне косвенно, и сражение завязалось спустя три четверти часа после атаки, направленной против князя Багратиона. В эту-то минуту генерал Коновницын приглашал меня в Семеновское, по случаю полученной князем Багратионом раны. Я отвечал ему, что не могу отлучиться, не отразив прежде атаки, направленной против меня, и просил его действовать до прибытия моего сообразно с обстоятельствами, прибавив, что не замедлю явиться к нему в Семеновское. Действительно, это была решительная минута, в которую я ни под каким предлогом не мог оставить моего поста. По приближении неприятеля на выстрел моих орудий пальба началась, и дым закрыл от нас неприятеля, так что мы не могли бы видеть ни расстройства, ни успехов его. После вторых выстрелов я услышал голос одного офицера, находившегося при мне на ординарцах и стоявшего от меня недалеко влево; он кричал: «Ваше превосходительство, спасайтесь!» Я оборотился и увидел в шагах пятнадцати от меня французских гренадеров, кои со штыками вперед вбегали в мой редут. С трудом пробрался я к левому моему крылу, стоявшему в овраге, где вскочил на лошадь, и, взъехав на противоположные высоты, увидел, как генералы Васильчиков и Паскевич, вследствие данных мною повелений, устремились на неприятеля в одно время; как генерал Ермолов и граф Кутайсов, прибывшие в сию минуту и принявшие начальство над батальонами 19-го егерского полка, ударили и совершенно разбили голову сей колонны, которая была уже в редуте. Атакованная вдруг с обоих флангов и прямо, французская колонна была опрокинута и преследуема до самого оврага, лесом покрытого и впереди линии находящегося. Таким образом, колонна сия понесла совершенное поражение, и командующий ею генерал Бонами, покрытый ранами, взят был в плен. С нашей стороны граф Кутайсов убит, а Ермолов получил в шею сильную контузию. Я полагаю, что неприятель сам причиною своей неудачи, не устроя резерва для подпоры колонны, шедшей на приступ.
Никогда не только Корф, ни же один кавалерист, не помогал пехоте в сем случае: это погрешность в истории Бутурлина. После сего успеха я приказал привести на батарее все в прежний порядок, а сам отправился в Семеновское, где нашел Коновницына, Сен-Приеста и генерала Дохтурова, заступившего место князя Багратиона. Сен-Приест получил сильную контузию в грудь в то время, когда князь Багратион был ранен. Не имея там никакого дела, я воз-вратился в мой редут; но застал уже в нем егерей под командою генерала Лихачева. Корпус мой так был рассеян, что даже по окончании битвы я едва мог собрать 700 человек. На другой день я имел также не более 1 500. Впоследствии сей корпус в другой раз был укомплектован; но тогда нечем уже было действовать.Я был возле Барклая в то время, когда пьяные неприя-тельские кирасиры скакали между нашими кареями без пользы и без цели; прогоняемые ружейным огнем, они то скрывались в овраг, то снова появлялись около кареев. Вообще натиски неприятельской кавалерии были в сей день весьма нерешительны.
С самого прибытия князя Кутузова в армию я не мог явиться к нему за раной в ноге, о коей я упомянул выше; будучи же теперь свободный и без команды, я к нему отправился. В это время позиции наши были еще за нами; огонь неприятельский начал ослабевать, но артиллерия наша нуждалась в зарядах. С сими известиями я прибыл к фельдмаршалу. Он принял меня ласковее обыкновенного, потому что за минуту до меня кто-то представил ему дела наши весьма с дурной стороны. Надобно сказать, что, быв еще гвардии поручиком, я начал военную мою службу в турецкую кампанию под начальством фельдмаршала князя Потемкина и находился при особе Кутузова, о чем он всегда вспоминал благосклонно и во всяком случае оказывал мне особое благорасположение. Он сказал мне: «Итак, вы думаете, что мы не должны отступать».
Я отвечал ему, что, напротив, мне кажется, нам должно атаковать завтра неприятеля, ибо в делах нерешенных упорнейший всегда остается победителем. Это было не хвастовство с моей стороны, может быть, я обманывался, но я именно так думал во время сего разговора. Князь Кутузов тогда же, в присутствии его высочества герцога Александра Виртембергского, начал диктовать адъютанту своему Кайсарову план завтрашней атаки, а мне приказал немедленно пересказать об оной изустно генералу Дохтурову. Я бросился выполнить сие повеление, в намерении сверх того, известить об этом и все наши линии, зная совершенно, какое действие произведет известие сие на дух войск наших. Проезжая к левому флангу армии, я видел генерала Васильчикова с Литовским гвардейским полком в упорном бою с неприятелем. Сей полк особенно отличился в сем случае. Генерал Васильчиков, не имевши никакого дела на правом, перешел на левое крыло, где была тогда самая жаркая битва. Извещая о сей, может быть, неизвестной черте его рвения и храбрости, я руководствуюсь единою истиною...