Фестиваль по Испании в Крыму, 1808-1814 Опции

[Денис]

Странно, но до сих пор нет никакой информации об этом. А идея замечательная и вполне осуществимая. Подробнее

[Pierre]

Как говорится, от имени и по поручению...

Все действующие лица и события этой повести подлинные.

Воспоминания артиллерийского офицера.

Этот год не был ни легким, ни простым для меня, и моего полка (в период с 2006 автор мемуаров су-лейтенант А.А. Юро де Сенармон командовал 8м полком пешей артиллерии - прим. переводчика). Путем неимоверного напряжения и больших потерь мы добились победоносного мира с Австрией. Мы уже думали о том, как удобно разместимся на зимних квартирах. Я также намеревался посетить своих родителей, которых не видел уже два года.

Но нашим мечтам не суждено было сбыться. Весь наш полк и артиллерийский обоз были отправлены в депо, которое располагалось в городе Леобен. Мне же поступил приказ, приняв под командование личный состав команды, которую я сам отберу, отправиться в Испанию в провинцию Арагон. То, что в Испании дела идут не так гладко, слухи до нас доходили, но мы придавали им мало значения. Что для нас, победителей Ваграма, значат какие-то местные бои в Испании! Мы бы поняли, если бы нас отправили в Галисию, против армии сэра Джона Мура (английская Армия под командованием Генерала Мура – прим. переводчика). Но почему Арагон мы узнали, только прибыв на место.

Команду я собрал, и мы отправились со всей возможной скоростью. В пути я с радостью узнал, что другие части Северного корпуса следуют в том же направлении: 4й полк вольтижеров Гвардии под командованием капитана Домениля, рота 46го линейного и, что меня особенно обрадовало, драгуны лейтенанта Ланна, с которым меня связывают искренние дружеские чувства.

Прибыли мы на место одновременно. Здесь мы и узнали, чем вызвана необходимость нашего приезда. Арагон был внешне тихой испанской провинцией, какой я и знал ее раньше, до войны. Невысокие горные хребты, покрытые лесом и пастбищами, долины, в которых испанские крестьяне выращивали ячмень и виноград. Население было очень набожным, что для нас, выросших во Франции в эпоху Великой Революции, было странным. Настроением населения владели католические попы и монахи, которых было великое множество. В целом население было апатичным. Некоторые еще помнили славное прошлое своего народа. Это были, в основном, местные дворяне, идальго, часто не имеющие гроша за душой, но гордые и спесивые невероятно.

Здесь все было спокойно, по крайней мере, до сдачи в плен Дюпона. Но после в провинции появились герильясы – партизаны. Днем это были мирные крестьяне и пастухи, а ночью превращались в беспощадных убийц. На дорогах стало опасно. Передвигаться можно было только днем, да и то под охраной солдат. Любой одинокий путник подвергался смертельной опасности.

Серьезно нападать на гарнизоны они не решались, но жизнь часового на посту часто прерывалась ударом навахи сзади (наваха – большой складной нож, который испанцы обычно носили за поясом – прим. переводчика).

Это все ожесточило солдат, и удерживать их от ответной жестокости порой стало невозможно. К тому же многочисленные реквизиции провианта и скота в этой и без того скудной стране делало все более призрачной возможность мирного сосуществования. Знаменем их был принц Фердинанд, которого они все с некоторых пор безумно возлюбили.

Но настоящий размах герилья приняла с появлением в этом районе давнего врага Франции, некоего Максимилиана дель Корво по прозвищу Эль Маринеро (моряка). Он участвовал в Трафальгарском сражении на стороне английского флота и серьезно там отличился. Последующий список его "подвигов" столь пространен, что его хватило бы на несколько негодяев.

Природа наградила этого человека огромной физической силой, умом, изворотливостью и поистине дьявольской хитростью. Жестокость его к соотечественникам, принявшим французов, не знала границ. Эль Маринеро привел с собой много своих товарищей по морским подвигам – настоящих корсаров.

С появлением этих пиратов стало невозможным ставить солдат на постой в деревнях, так как это стало слишком рискованным. Поэтому был построен лагерь в долине, соседней с той, в которой располагалась деревня Терносьерра.

Все это мы узнали по прибытии в этот лагерь. Ожидали прибытия легиона Вислы под командованием капитана Хлопицкого. Но когда мы узнали о прибытии Генерала, мы поняли, что делу придается нешуточное значение. В лице лейтенантов Верьера и Бассампьера я нашел прекрасное общество. Я раньше не был знаком с этими достойными людьми, но много слышал о них как о храбрых и образованных офицерах.

Я получил приказ занять должность командира артиллерии и немедленно приступил к своим обязанностям.

Прежде всего, мы обнялись со старшим сержантом Сорбье, вместе с которым мы уже испытали, казалось, все виды смерти. Он и его гвардейские артиллеристы и обслуживали имеющийся артиллерийский парк, в котором пригодным было только одно орудие – шестифунтовка системы XI года (система XI года республики (1803 год) пришла на смену системе Грибоваля образца 1765 года – прим. переводчика).

Лагерь, на мой взгляд, был опасно расположен, особенно со стороны долины. Там было несколько проходов в зарослях, по которым можно было подобраться прямо к палаткам. Лагерь был вытянут по долине, что тоже не облегчало его охрану и защиту.

Мы организовали несколько артиллерийских позиций при входе в лагерь. Пока наша пехота носилась по горам за герильясами, мы несли караульную службу. Днем нас редко трогали, а ночей у нас спокойных не было. Артиллеристы дежурили у орудия с зажженным фитилем. Жгли костры перед позициями, сами стараясь не выходить из тени. Мы разделились на две смены и дежурили попеременно. Одной сменой командовал я, другой Сорбье.

Кроме этого, всегда был караул одного из пехотных полков, всегда готовый прийти нам на помощь. Не было ночи, чтобы нас не побеспокоили. Усталость и напряжение нарастали. Это иногда приводило к курьезным случаям.

Дело было так. Обходя посты как-то ночью, я обнаружил у орудия Сорбье, которого одолел сон. Я скомандовал: "Сорбье, к орудию!" Сорбье от неожиданности подбросило как пружиной и он с криком "К оружию!!!" бросился к пушке. Мгновенно из лагеря выскочили два пехотинца из караула и дали залп в темноту. В лагере поднялся переполох. Выскочили еще солдаты и начали стрелять в предполагаемого противника. Прибыл капитан Домениль, которому я смущенно доложил, что увидел какие-то тени. Я не решился сказать, что Сорбье заснул на посту, я бы не простил себе, если бы его расстреляли.

Капитан Домениль приказал сделать залп из орудия и, возглавив колонну пехоты из разных полков, бросился преследовать противника. Залпы и барабанный бой стали удаляться. Через некоторое время колонна вернулась.

Утром в лагере было много разговоров о ночном разгроме банды герильясов. Пленных наши рассерженные солдаты не брали, а трупы те унесли с собой. Мне стыдно до сих пор. Хорошо еще, что подобных стычек было много и наш ночной "подвиг" не был никак отмечен командованием.

Однажды нервы сдали у бретонцев, наших друзей из 46го полка. Возможно, впрочем, они выпили лишнего и решили пошутить. Уже в темноте, вечером, они вышли из лагеря с шумом, под волынки и барабаны и направились к лесу. Они громко вызывали испанцев на бой, стреляли, были в барабаны. Лес безмолвствовал. Дивизия не могла бы произвести больше шума, чем они. Я пошел к ним и уговорил вернуться. Возвращались они весьма довольные собой и своей храбростью. В эту ночь нас почти не беспокоили.

Наше командование получило от лазутчиков письма, в которых Эль Маринеро запугивал местное население и призывал присоединяться к борьбе против французов.

Командование еще надеялось удержать крестьян от опрометчивых шагов и старалось по возможности удержать наших солдат от репрессий. Но, если у испанца находили оружие, элементы французской униформы, даже если просто руки его были черны от пороха, его расстреливали или вешали на месте.

Караульная служба нас настолько занимала, что мы не знали окрестностей и ни разу не были в деревне.

Однажды я предложил моим артиллеристам, сменившись с караула, сходить в деревню. Тогда мне это казалось вполне безопасным. Солдаты пехотных полков почти каждый день патрулировали район и заходили в деревню. С местными жителями тоже были контакты. Особенно был любезен один местный дворянин. Мы называли его просто – Идальго. Он был потомком некогда славного рода, впоследствии обедневшего. Манеры у него были безупречными. И в этой стране козопасов он казался тем, кто пытался вырвать свою страну из пут невежества.

В деревню сходить нам посоветовал именно он, когда узнал, что у нас закончилось свежее мясо. Он даже указал дом, в котором мы могли его приобрести. Наш путь проходил по узкой лесной дороге. Неожиданно деревня встретила нас выстрелами, к счастью, не причинившими нам вреда. Я забыл сказать, что с нами отправился лейтенант 15го драгунского полка Жан Ланн. Накануне в конном дозоре он потерял на дороге шпору. Сейчас, пользуясь нашим прикрытием, он пошел ее поискать. Он шел примерно в сорока туазах позади нас, когда нас обстреляли из деревни.

Не зная, какими силами располагает противник, мы решили вернуться в лагерь. И вдруг, позади нас, раздались громкие команды на французском, приказывающие разворачиваться батальонам, батареям занимать позиции, пехоте примкнуть штыки, а эскадронам идти в атаку рысью. Казалось, позади нас разворачивается целая армия. Но армии не было, а был мой друг Жан, который увидел засаду и таким образом спасал нас. Бандиты уже выбрались на дорогу, отрезав нам путь к нашему лагерю. Их было больше нас. Медлить было нельзя. Мы бросились вперед, между тем, как несуществующие батальоны, управляемые Ланном, посылались в атаку и готовились стрелять залпами. Нервы у каналий сдали и они как зайцы рассыпались по кустам. На дороге осталась одна фигура. Это была женщина, и она целилась прямо мне в грудь. Еще шаг и курок щелкнул – осечка. Еще три шага и я, подскочив, вырвал у нее карабин. У меня немного было времени, чтобы разглядеть ее. Она была молода и красива. Обычно про испанских женщин можно сказать "жгучая брюнетка". Моя пленница была жгучей блондинкой. Одета она была, как обычно одеваются испанки. Ее глаза, которые несколько секунд назад были глазами смерти, смотрящими на меня через прицел карабина, были прекрасны. У смерти не могло быть более прекрасных глаз. И это был враг. Но медлить было нельзя и я, ссыпав порох с полки ее карабина, передал его капралу Жерди. Мы пошли ускоренным шагом. Моя пленница несколько раз пыталась вырваться, но я крепко держал ее за руку. Наконец она сдалась и шла рядом слегка нетвердым шагом.

Наконец мы вышли из леса. Опасность отступила, и мы пошли спокойней. Неожиданно женщина заговорила со мной по-французски:
- Может быть, Вы отпустите меня, офицер, - попросила она.
- Я не могу Вас отпустить – ответил я ей решительно и даже раздраженно. Мною владела досада и чувство вины за то, что мы едва так глупо не попались. Женщина продолжала умолять, глаза ее наполнились слезами. Это ли, или то, что она говорила по-французски, заставило меня смягчиться.
- Если угодно, сударыня, считайте себя гостьей Французской армии, более того, гостьей артиллерии, - произнес я. Я предложил ей взять меня под руку, и мы уже спокойно пошли по направлению к лагерю, беседуя по дороге на разные темы. Вернее, это были мои вопросы и ее, довольно односложные, ответы. Уже недалеко от лагеря я спохватился и представился. Она назвала свое имя – Элен. Я заметил ей, что ее имя не похоже на испанское. Ответ меня поразил. Она сказала, что ее отец французский офицер, кирасир. Стало понятным, почему она так прекрасно говорит на французском. Лишь мягкий акцент присутствовал в нем. Оставалось непонятным, как дочь французского офицера оказалась среди испанских инсургентов, да еще и с оружием. Но расспросить я не успел. Нам навстречу вышел патруль, который вел капитан Домениль. Я доложил о происшествии, ничего не утаивая. Капитан попросил ее карабин и открыл полку.

И тут я понял, что Элен обречена. Ее застали с оружием при попытке застрелить французского офицера. Приговор был один – смерть. Мне стало не по себе. Я не привык, что женщина может быть врагом. Я никогда не видел ранее женщину с оружием. Женщина для меня – это образ моей милой матушки, которую я мог себе представить только в уютной обстановке, в окружении любящих родных.

Поэтому мысль о том, что Элен сейчас отведут в сторону и расстреляют, меня поразила.

Капитан Домениль пользовался славой жесткого, даже жестокого офицера. Годы войн и испытаний сделали его сердце каменным, и не способным к состраданию.

Итак, он открыл полку карабина Элен и убедился, что она пуста. Он продолжал осмотр и даже обнюхал оружие.

- Сегодня из этого карабина не стреляли – сказал он, наконец, как мне показалось, удовлетворенно и добавил – отпустите ее. Я удивленно замер, не ожидая того. По-видимому, он неправильно истолковал мою реакцию, потому что добавил жестко
– Это приказ.
- Дать ей провожатых?
- Сама дойдет – ответил он и с усмешкой посмотрел на меня. Смысл этой усмешки я тотчас понял – опасность грозила, скорее, провожатым, чем женщине.

Когда Элен поняла, что ее отпустили, она ничего не сказала и не удостоила взглядом своих врагов, а просто повернулась и пошла по направлению к лесу.

Было мое время заступать в караул, и дела службы отвлекли меня от дневного происшествия. Но вечером, снова передав посты Сорбье, я задумался.

В этой женщине была тайна. Вопросов было много. И самый последний – почему Домениль ее отпустил. Я решил расспросить старожилов гарнизона. Сначала никто не мог понять, о чем я говорю. Потом один из офицеров, послушав мое описание, сказал: - Тебе повезло, что она тебя не убила. Это была вьюдита Хелена из шайки Эль Маринеро. Страшная женщина. Если Вы попадете к ней, Сенармон, она Вас не пожалеет, будьте уверены.

Больше мне не удалось ничего достоверного выяснить.

Говорили, что ее мать испанка, которую бросил муж француз, и она воспитала дочь в монастыре, в ненависти к французам. Другие утверждали, что она была замужем за испанцем, которого убили французы, и она теперь мстит за него. Кто-то утверждал, что она сбежала из Франции с любовником и сейчас это подруга самого Эль Маринеро. Поняв, что ничего не добьюсь, я прекратил расспросы.

Тем временем, штаб разработал операцию по ликвидации отряда мятежников. Войска выступили на рассвете из лагеря. Я же был назначен комендантом. Солдат у меня осталось мало, и я весь день сбивался с ног, проверяя часовых и готовясь дать отпор возможному нападению. Вечером мы встречали наши войска с победой. Мятежников загнали в горы и перебили. Единственное, что огорчало, это то, что Эль Маринеро со своими ближайшими помощниками удалось скрыться.

Наконец-то мы могли расслабиться. Мадам Жанет, полковая маркитантка, жена нашего ворчуна Пьера, приготовила нам угощение на славу. Я был также приглашен на ужин к нашему Генералу, где не смог пробыть долго, так как мне опять надо было заступать в караул. Желая дать измотанным товарищам отдохнуть, я вдвое уменьшил количество часовых. Допоздна в лагере слышалась музыка и веселье. Все это заслужили.

Сменившись с караула, я сразу лег спать. Мое пробуждение было ужасным. Мне доложили, что совершено нападение на наш артиллерийский пост. Пушка заклепана, а наших товарищей нашли с мешками на головах, исколотых кинжалами. Все говорило о том, что нападение произошло со стороны лагеря. До утра я не спал. Постепенно в голове у меня созрел план. Для осуществления его мне надо только кое в чем убедиться. Я попросил Пьера и еще одного канонира вооружиться и прогуляться со мной к деревне. Они это сделали охотно, хотя и осуждали меня за излишний, как они считали, риск.

Я оставил моих товарищей на тропе возле деревни для прикрытия моего возможного отступления. Женщины выгоняли коз из загонов, громко переговариваясь между собой, кудахтали немногие уцелевшие куры. Все казалось очень будничным. Я осторожно обходил деревню, стараясь не шуметь. Наконец в одном из дворов я увидел четырех вооруженных мужчин. Горел костер. Мужчины готовили еду на костре в больших котлах. Я вернулся к моим канонирам, и мы отошли на расстояние, которое позволяло хорошо слышать, что происходит в деревне. Наконец я услышал то, что и ждал услышать. Мужской голос резко произнес по-испански:
- Вставайте, лежебоки, пора уже навестить наших друзей в соседней долине.

Постепенно мужских голосов становилось больше, и к ним прибавлялись все новые и новые – просыпались герильясы. Теперь в этом не было сомнения. У меня в запасе было не более часа. Теперь надо было немного удачи. Надо было, чтобы мятежники подошли со стороны долины.

В предрассветных сумерках я построил своих артиллеристов. Они были подавлены гибелью своих товарищей.

Речь моя была короткой. Мы не справились с задачей охраны лагеря, потеряли товарищей. Смыть этот позор мы должны только кровью. И эта кровь должна быть кровью герильясов. Обойдя строй и взглянув каждому в глаза, я видел только решимость отомстить и смыть пятно позора.

Для этого предприятия нам нужна была пехота. На призыв откликнулся 46й и капитан Домениль со своими гвардейцами. Через полчаса все было готово. Орудие на боковой тропе в кустах. Канониры на местах. Пехота с заряженными ружьями рядом.

Ждали недолго. Передовой пост доложил о движении на краю леса. Нам повезло – это шли бандиты, думая, что им удастся снова застать лагерь врасплох.

Мы их увидели в 30 шагах от нас. Они тоже нас заметили. Медлить было нельзя. Я взялся за правила и толкнул орудие вниз под уклон. Канонир с зажженным фитилем бежал рядом, мы вынеслись на прямой выстрел и, развернув орудие вслед разбегающимся негодяям, я скомандовал "огонь" и успел еще крикнуть: "Молитесь, канальи", когда прогремел выстрел. Мы бросились вперед, спотыкаясь о трупы. Выскочив из дыма, я увидел Элен, которая стояла бледная, но невредимая. Немыслимо, но картечь пощадила ее. Половина шайки была сметена залпом нашего орудия, остальные разбегались. Убедившись, что ярость солдат направлена на разбегающихся бандитов и что Элен вне опасности, я помчался дальше. Волной мы пронеслись по долине – стреляли, рубили, кололи. Пленных не брали. Опушка остановила нас. Мимо скорым шагом в сторону деревни проследовал капитан Домениль со своими вольтижерами. Они выступили после нас, зато сохранили силы для преследования немногих уцелевших. Лицо Домениля было мрачнее обычного. Я понял, что деревня обречена.

Картина, которая предстала передо мной, когда я оглянулся, до сих пор стоит у меня перед глазами. Над внезапно затихшей долиной на высоте нескольких туазов висел пороховой дым, образуя как бы белый полог. Вся долина до самого лагеря была завалена трупами герильясов. Обычно на поле после сражения всегда есть движение и звуки. Раненые зовут на помощь и пытаются оказать помощь себе и своим товарищам. Сейчас поле было безмолвно. Наши солдаты не пощадили никого. Такую плату заплатили бандиты за свое вероломство.

Идальго Сантьяго был из тех немногих, кого взяли живым. С негодяя полностью слетела личина любезности. Он не отрицал ничего. А когда я спросил его о гибели моих товарищей ночью, он рассказывал с удовольствием и торжествующе улыбался. Он заслужил свою участь.

У нас была единственная потеря. Наш ворчун капрал Пьер Жерди получил тяжелое ранение. Два герильяса, которых он храбро преследовал с тесаком в руках, разрядили в него в упор свои мушкеты. Раны были очень опасные, но забота мадам Жанет должна была сделать свое дело. Я верил, что он еще вернется в строй.

Дальше было построение. Генерал отметил отличившихся, в число которых попали и артиллеристы. Как всегда, радость победы уже стирала горечь потерь.

Дело, ради которого мы сюда прибыли, было завершено. В суматохе сборов лагеря передо мной внезапно возникла женская фигура. Я узнал Элен. Я совсем не ожидал ее здесь увидеть и немного растерялся. Прежде чем я успел что-то сказать, я услышал тихие слова: "Вы благородный противник, Сенармон, прощайте". В следующую секунду она растворилась среди снующих солдат и маркитанток, оставляя меня в недоумении – было ли это на самом деле или пригрезилось.

На следующий день мы уже были на пути во Францию, оставляя позади Арагон, герильясов, эту проклятую войну и неразгаданную тайну Элен.

А.А. Юро де Сенармон

Перевод Рощупкина Степана
Санкт-Петербург, 2009