О декабристах Опции

[Макс]

и это парадоксально слышать сейчас
потому что цель была не власти поменять, а до государя донести необходимость реформ
что они и делали на следствии, сколько могли

были, конечно и исключения
но делать выводы об устройстве россии по проекту Павла Пестеля или вырванных из контекста фразах Якушкина - значит передергивать и делать ошибочные выводы

а в остальном можно сколь угодно говорить многозначащие фразы типа "да ну" или ну да"
сути это не изменит: нельзя к людям совершенно иной ментальности и живших в другое время подходить с мерками советского человека, затоптанного ОГПУ/НКВД/МГБ/МВД/КГБ/ФСБ/ХРЕНСБ

Вежливо похлопали, громко поржали, поговорили о масквичах и забыли...

[Илья]

А по какому из проектов следует делать единственно верные выводы?

по реализованному
иначе это то же самое, что по кампанелле изучать социализм в ссср

[Борис]

отсюда

[Макс]

Ну, хоть какая-то польза от декабристов.

[konstantyn_lvk]

по реализованному

Из всех проектов в итоге был действительно реализован только принадлежавший Якову Ивановичу Ростовцеву. Правда нескоро. В общем да, несмотря на некоторую оригинальность такого умозаключения, судить можно и по нему.

[Ульянов]

14 ДЕКАБРЯ 1825 ГОДА.

Из записок генерал-лейтенанта Б. И. Фалькнера.


А. П. Башуцкий был столь обязателен, что обещал сообщить нам записку о последнем дне жизни его бывшего начальника, гр. М. А. Милорадовича. В ожидании, пока досуг позволит А. П. выполнить его обещание, не лишним считаем привести здесь его рассказ, записанный с его слов: «По утру 14 декабря 1825 года, граф Милорадович был на завтраке у танцовщицы Телешевой, которую он любил платонически и этой платонической привязанности трудно поверить, ежели кто не знавал характера его, исполненного странностей.

«Во время завтрака он узнает, что Московский полк отказался присягать императору Николаю; он скачет на сенатскую площадь и начинает увещевать бунтовщиков, которые его отталкивают и даже один из них взял его за воротник. После этого граф спешит к императору, которого застает на дворцовой площади, окруженного народом и докладывает, что надобно употребить меры строгости, присовокупив: «Voyez, sire, dans quel etat ils m ont mis». На это государь ему сказал: «что он, как генерал-губернатор, должен ему отвечать за спокойствие города и приказывает ему взять конно-гвардейский полк и идти с ним против московцев и лейб-гренадер». Граф Милорадович садится на извозчика и спешит в конногвардейские казармы, где приказывает седлать лошадей.

«Проходит ¼ часа, полчаса, наконец более, но кирасиры не выезжают; промедление это, как узнали после, случилось от того, что офицер конно-гвардии, князь А. И. Одоевский, участвовавший в заговоре, бегал по конюшням, говоря солдатам: «это ложная тревога и что седлать не должно».

«Граф Милорадович теряет терпение, требует лошадь, чтобы ехать к бунтовщикам и говорит окружающим его: «впрочем, я очень рад, что конно-гвардия не поторопилась выезжать; я без них один уговорю московский полк, тут должны быть одни повесы, да и не надо, чтобы кровь пролилась в день вступления на престол государя».

«Бунтовщики, увидя его, сделали ему на караул и кричали: «ура!» Граф вынул шпагу и, показывая им, говорил: «что шпага эта подарена ему цесаревичем Константином Павловичем в знак дружбы – уверял их, что цесаревич отрекся от престола и ни под каким видом не хочет царствовать неужели, заключил он, я изменю моему другу?»

«Убеждения его остаются тщетны.

Разве нет между вами старых солдат, продолжает он, которые бы со мной служили и которые бы меня знали?

«Молчание.

« – Я вижу, говорит он, что тут одни мальчишки; – приказывает и убеждает их положить оружие и просить о помиловании.


«Солдаты колеблются, но некто из каре закричал: «что это вздор, что не надобно верить ему!» и в это, мгновение раздался пистолетный выстрел. Граф, пронзенный пулею, падает с лошади на руки Башуцкому и в происшедшую от того суматоху Милорадовичу нанесли еще удар штыком. Его хотели отнести к нему в дом, но он, сказавши, что чувствует, что рана смертельная, велел чтобы положили его на солдатскую койку в конно-гвардейских казармах. Между тем как несли его мимо конногвардейского полка, который был уже выстроен, никто из генералов и офицеров не подошел к раненому герою, которого имя навсегда останется украшением наших военных летописей; тут были некоторые лица, называвшиеся его друзьями и бывшие ежедневно в доме его, и те даже не изъявили ни малейшего сочувствия.

«Я довершу описание подлостей, современников наших, сказавши, что когда, по принесении его в казарму, начали его раздевать, то у него украли часы и кольцо, подаренное ему за несколько дней вдовствующей императрицею.

«В скором времени съехались врачи, и на утешения их граф отвечал только, что он знает, что ему должно умереть. Когда вырезывали из его раны пулю (Пулю вынимал состоявший при нем доктор, спутник во многих его походах, Василий Михайлович Бутшевич-Петрашевский, отец известного Михаила Буташевича-Петрашевского († 1866 г. 7-го декабря).), то он, посмотря на нее, сказал: «Я уверен был, что в меня выстрелил не солдат, а какой-нибудь шалун, потому что эта пуля не ружейная».

«Он не испустил ни одной жалобы и почти во все время сохранял молчание; но когда боль усилилась, то он закусывал себе губы и иногда до крови. Государь часто присылал наведываться о его здоровье с извинением, что сам не может отойти ни на минуту от матери и супруги, происшествиями испуганных. Под вечер император прислал к нему собственноручное письмо следующего содержания. Я видел подлинник его у сестры графа, Стороженковой, и списал с него копию:

«Мой друг, мой любезный Михайло Андреевич, да вознаградит тебя Бог за все, что ты для меня сделал. Уповай на Бога, так как я на него уповаю, он не лишит меня друга. Если бы я мог следовать сердцу, я бы при тебе уже был, но долг мой меня здесь удерживает. Мне тяжел сегодняшний день, но я имел утешение не с чем несравненное, ибо видел в тебе, "во всех, во всем народе друзей, детей: Да даст мне Бог всещедрый силы им за то воздать, вся жизнь моя на то посвятится. Твой друг искренний, Николай.»

«Граф Милорадович сам хотел прочесть это письмо, но сколь много ни ставили подле него свечей, однако-же силы его того ему сделать не позволили; когда же ему прочли его, то он сказал, чтобы письмо это положили с ним в гроб, но потом переменил свое намерение и продиктовал свое завещание, или лучше сказать, просьбу государю», заключавшуюся в трех статьях:

1) Письмо сие отослать к родным.

2) Крестьян его отпустить на волю.

3) Друга его, Майкова, не забыть.

«Часов в 9 он исповедался и приобщался св. Таинств, а в полночь начался бред, предвестник кончины. Борение со смертью продолжалось часов до 3-х, и он умер в беспамятстве, говоря, по своему обыкновению, то по-русски, то по-французски».

Рассказ этот был напечатан в 1861 г. в одном мало распространенном «Историческом Сборнике».), который, с помощью нескольких человек из толпы народа, перенес тяжело раненого графа в конногвардейские казармы. Впоследствии оказалось, что он был ранен выстрелом, почти в упор, из пистолета в бок отставным поручиком Каховским, одним из главнейших заговорщиков, стоявшим в толпе народа, за лошадью графа. Когда его несли в казармы, последовало еще несколько выстрелов в толпу народа, его окружавшего.

Сообщение отредактировал Ульянов - 2.8.2010, 11:47